Сегодня на маллармеанском вторнике у Вадима Берова после того, как я почитал свои заметки, зашёл разговор об онтологическом статусе сновидений. Честно говоря, в этой плоскости мне не очень хочется размышлять: тут легко скатываешься в наезженную колею классической немецкой философии. Но чтобы не попасть на эту изъезженную дорогу, нужно бы поставить некоторую рационалистическую точку - шлагбаум.

Что представляют собой образы, которые мы видим во сне? Есть две точки зрения:

1. Первично переживание (чувство), которое и создаёт эти образы, в отличии от бодрствования, когда, наоборот, образы, как восприятия вещей, создают в нас переживания.

2. Образы в сновидении являются нам, так что они - именно явь, они в сновидении приходят к нам, тогда как во время бодрствования скорее мы сами приходим к реальным вещам через их восприятие.

Соответственно, получаются две картины мира сна:

1. Мир Фихте - мир, творимый Я; это Я во сне творит не-Я, которое потом и воспринимает.

2. Мир Канта - мир вещей-в-себе, которые неизвестным образом воздействуя на Я, порождают в Я некие образы; вещи-в-себе являются Я во сне в виде сонных явлений, которые, как и полагаются по Канту, могут к самим вещам не иметь никакого отношения.

Таким образом, мы благополучно перемещаем классическую немецкую философию из мира бодрствования в мир сна, где она, видимо, должна окончательно уснуть. Осталось ещё только позвать Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, чтобы он объяснил нам, как абсолютно сонная идея, желая познать самоё себя, исторгает из себя своё инобытие, называет его миром сна, и, развиваясь в историческом процессе сновидения, воспринимает и осознаёт сама себя, что и завершается ко всеобщему удовлетворению созданием философской системы Гегеля, чей пухлый увесистый том падает на стол, производит страшный грохот и наступает пробуждение.

Существуют многочисленные буддийские притчи о человеке, прожившем долгую, полную всевозможных событий жизнь, а потом проснувшимся с тыквой-горлянкой в руках около лесного ручья и обнаружившим, что вся эта жизнь приснилась ему за те несколько минут, пока он спал около лесного ручья с тыквой-горлянкой в руках. От противопоставления мира реального (мира бодрствования) и мира сна буддизм делает радикальный шаг к их отождествлению, но такому отождествлению, в котором всё оказывается сном - майей. Поэтому естественно, что реальностью становится в буддизме отсутствие этого "всего" - та нирваническая шуньята (пустота), в которой все элементы мира ( дхармы) прекратили своё суетливое дёрганье и навеки успокоились; даже больше того - когда выяснилась "пустотность" и самих этих дхарм. Реальность буддизма более всего, тем самым, похожа на глубокий сон без сновидений.

Другой радикальный шаг заключается в таком отождествлении реальности и сна, в котором, наоборот, сон оказывается реальностью. Во многих китайских (и, наверное, не только китайских) историях "о чудесном" события, происходящие во сне, на самом деле оказываются происходящими в реальности. Правда, часто эта реальность располагается в загробном мире, откуда после сна поступают в земной мир разные "сувениры", удостоверяющие, что события сна были не игрой воображения, а происходили на самом деле. В действительности, китайский загробный мир вовсе не трансцендентен миру земному: просто реальность состоит из Неба и Земли; к тому же мир Неба устроен точно так же как мир Земли: та же чиновничья пирамида, те же бюрократические процедуры, та же рутина повседневной небесной жизни, и во всех "чудесах" нет ровным счётом ничего чудесного, если под чудесным понимать сверхъестественное - "чудеса" загробного мира абсолютно естественны: просто мир сей расширен до включения в него мира того, в каждой части мира свои законы и никаких "незаконных" чудес быть не может. Даосизм, а позже неоконфуцианство, разрабатывавшие онтологические проблемы философии, считают всё, включая духов, предков, богов (если кто из китайских философов верил в них), имманентным этому миру, который есть процесс саморазвития Дао-пути, по которому движется, как в притче Чжуан-цзы, труп изначального Хаоса, которому приятели, желая доставить удовольствие, проделали дырки в теле, чтобы он мог видеть и слышать, отчего он сдох, а его распадающееся и дифференцирующееся тело и составило нынешний мир. В этой философии сон не может не быть реальностью по определению. Другой вопрос: онтологически статус сна в реальности.

И всё же мне не хочется размышлять столь рационалистически, даже ирония не возмещает пустоты таких размышлений. Уж лучше я снова вернусь к мифопоэтическому мышлению, к художественной речи, к необязывающим притчам, к "категориям Липовки", тем самым к Липовке, к реальности.